М.Е.Салтыков-Щедрин
БAPAH-HEПОМНЯЩИЙ
Домашние
бараны с незапамятных времен
живут в порабощении у человека; их настоящие
родоначальники неизвестны.
Брэм
Были ли когда-нибудь домашние бараны "вольными"- история
об этом умалчивает. В самой глубокой древности патриархи уже обладали стадами
прирученных баранов, и затем, через все века, баран проходит распространенным
по всему лицу земли в качестве животного, как бы нарочито на потребу человека
созданного. Человек, в свою очередь, создает целые особые породы баранов, почти
не имеющие между собою ничего общего. Одних воспитывают для мяса, других - для
сала, третьих - ради теплых овчин, четвертых - ради обильной и мягкой волны.
Сами домашние бараны, конечно, всего меньше о вольном
прародителе своем помнят, а просто знают себя принадлежащими к той породе, в которой
застал их момент рождения. Этот момент составляет исходную точку личной бараньей
истории, но даже и он постепенно тускнеет, по мере вступления барана в зрелый
возраст. Так что истинно мудрым называется только тот баран, который ничего не
помнит и не сознает, кроме травы, сена и месятки, предлагаемых ему в пищу.
Однако, грех да беда на кого не живет. Спал однажды
некоторый баран и увидел сон. Должно быть, не одну месятку во сне видел, потому
что проснулся тревожный и долго глазами чего-то искал.
Стал он припоминать, что такое случилось; но, хоть убей, ничего вспомнить
не мог. Даль какая-то, серебряным светом подернутая, и больше ничего. Только смутное
ощущение этой бесформенной серебряной дали и осталось в нем, но никакого определенного
очертания, ни одного живого образа...
- Овца!
а овца! что я такое во сне видел? - спросил он лежащую рядом овцу, которая, яко
воистину овца, отроду снов не видала.
- Спи, выдумщик!
- сердито отвечала овца: - не для того тебя из-за моря привезли, чтоб сны видеть
да модника из себя представлять!
Баран был породистый
английский меринос. Помещик Иван Созонтыч Растаковский шальные деньги за него
заплатил и великие на него надежды возлагал. Но, конечно, не для того он его
из-за моря вывез, чтоб от него поколение умных баранов пошло, а для того, чтоб
он создал для своего хозяина стадо тонкорунных овец.
И в первое время по приезде его на место баран действительно зарекомендовал
себя с самой лучшей стороны. Ни о чем он не рассуждал, ничем не интересовался,
даже не понимал, куда и зачем его привезли, а просто-напросто жил да поживал.
Что же касается до вопроса о том, что такое баран и какие его права и обязанности,
то баран не только никаких пропаганд по этому предмету не распространял, но едва
ли даже подозревал, что подобные вопросы могут бараньи головы волновать. Но это-то
именно и помогало ему выполнять баранье дело настолько пунктуально и добросовестно,
что Иван Созонтыч и сам нарадоваться на него не мог, и соседей любоваться водил:
смотрите!
И вдруг этот сон... Что это был за сон,
баран решительно не мог сообразить. Он чувствовал только, что в существование
его вторглось нечто необычное, какая-то тревога, тоска. И хлев у него, повидимому,
тот же, и корм тот же, и то же стадо овец, предоставленное ему для усовершенствования,
а ему ни до чего как будто бы дела нет. Бродит он по хлеву, как потерянный, и
только и дела блеет:
- Что такое я во сне видел?
растолкуйте мне, что такое я видел?
Но овцы не
выказывали ни малейшего сочувствия к его тревогам и даже не без ядовитости называли
его умником и филозофом, что, как известно, на овечьем языке имеет значение худшее,
нежели "моветон".
С тех пор, как он начал сны
видеть, овцы с горечью вспоминали о простом, шленской породы, баране, который
перед тем четыре года сряду ими помыкал, но под конец, за выслугу лет, был определен
на кухню и там без вести пропал (видели только, как его из кухни на блюде с триумфом
в господский дом пронесли). То-то был настоящий служилый баран! Никогда никаких
снов он не видел, никаких тревог не ощущал, а делал свое дело по точному разуму
бараньего устава - и больше ничего знать не хотел. И что же! его, старого и испытанного
слугу, уволили, а на его место определили какого-то. празднолюбца, мечтателя,
который с утра до вечера неведомо о чем блеет, а они, овцы, между тем ходят яловы!
- Совсем нас этот аглецкой олух не совершенствует!
- жаловались овцы овчару Никите: - как бы нам за него, за фофана, перед Иваном
Созонтычем в ответе не быть?
- Успокойтесь, милые!
- обнадежил их Никита: - завтра мы его выстрижем, а потом крапивой высечем - шелковый
будет!
Однако, расчеты Никиты не оправдались.
Барана выстригли, высекли, а он в ту же ночь опять сон увидел.
С этих пор сны не покидали его. Не успеет он ноги под себя подогнуть,
как дрема уже сторожит его, не разбирая, день или ночь на дворе.
И как только он закроет глаза, то весь словно преобразится, и лицо
у него словно не баранье сделается, а серьезное, строгое, как у старого, благомысленного
мужичка из тех, что в старинные годы "министрами" называли. Так что всякий, кто
ни пройдет мимо, непременно скажет: не на скотном дворе этому барану место - ему
бы бурмистром следовало быть!
Тем не менее, сколько
он ни подстерегал себя, чтобы восстановить в памяти только что виденный сон, усилия
его по-прежнему оставались напрасными.
Он помнил,
что во сне перед ним проходили живые образы и даже целые картины, созерцание которых
приводило его в восторженное состояние; но как только бодрственное состояние возвращалось,
и образы, и картины исчезали неведомо куда, и он опять становился заурядным бараном.
Вся разница заключалась лишь в том, что прежде он бодро шел навстречу своему бараньему
делу, а теперь ходил ошеломленный, чего-то сдуру искал, а чего именно - сам себе
объяснить не мог... Баран, да еще меланхолик - что, кроме ножа, может ожидать
его в будущем!?
Но, кроме перспективы ножа, положение
барана и само по себе было мучительно. Нет боли горшей, нежели та, которую приносят
за собой бессильные порывания от тьмы к свету встревоженной бессознательности.
Пристигнутое внезапной жаждой бесформенных чаяний, бедное, подавленное существо
мечется и изнемогает, не умея определить ни характера этих чаяний, ни источника
их. Оно чувствует, что сердце его объято пламенем, и не знает, ради чего это пламя
зажглось; оно смутно чует, что мир не оканчивается стенами хлева, что за этими
стенами открываются светлые, радужные перспективы, и не умеет наметить даже признаки
этих перспектив; оно предчувствует свет, простор, свободу - и не может дать ответа
на вопрос: что такое свет, простор, свобода...
По мере учащения снов волнение барана все больше и больше росло. Ниоткуда не видел
он ни сочувствия, ни ответа. Овцы с испугу жались друг к другу при его приближении;
овчар Никита хотя, повидимому, и знал нечто, но упорно молчал. Это был умный мужик,
который до тонкости проник баранье дело и признавал для баранов только одну обязательную
аксиому:
- Коли ты в бараньем сословии уродился,
- говорил он солидно: - в ем, значит, и живи!
Но именно этого-то баран и не мог выполнить. Именно "сословие"-то его и мучило,
не потому, что ему худо было жить, а потому, что с тех пор, как он стал сны видеть,
ему постоянно чуялось какое-то совсем другой "сословие".
Он не был в состоянии воспроизвести свои сны, но инстинкты его были настолько
возбуждены, что, несмотря на неясность внутренней тревоги, поднявшейся в его существе,
он уже не мог справиться с нею.
Тем не менее с
течением времени тревоги его начали утихать, и он как будто даже остепенел. Но
успокоение это не было последствием трезвого решения вступить на прежнюю баранью
колею, а, напротив, скорее свидетельствовало об общем обессилении бараньего организма.
Поэтому и пользы от него не вышло никакой.
Баран,
- очевидно, с предвзятым намерением, - с утра до вечера спал, как будто искал
обрести во сне те сладостные ощущения, в восстановлении которых отказывала ему
бодрственная действительность...
В то же время
он с каждым днем всё больше и больше чах и хирел и, наконец, сделался до того.
поразительно худ, что глупые овцы, завидев его, начинали чихать и насмешливо между
собой перешептываться. И по мере того, как неразгаданный недуг овладевал им, лицо
его становилось осмысленнее и осмысленнее. Овчары все до единого жалели об нем.
Все знали, что он честный и бодрый баран и что ежели он не оправдал хозяйских
надежд, то не по своей вине, а единственно потому, что его постигло какое-то глубокое
несчастие, вовсе баранам не свойственное, но в то же время, - как многие инстинктивно
догадывались, - делающее ему лично великую честь.
Сам Иван Созонтыч сочувственно относился к страданиям барана. Не раз овчар Никита
намекал, что самая лучшая развязка в таком загадочном деле - нож, но Растаковский
упорно отклонял это предложение.
- Плакали мой
денежки, - говорил он: - но не затем я их платил, чтобы шкурой его воспользоваться.
Пускай своей смертью умрет!
И вот вожделенный
момент просияния наступил. Над полями мерцала теплая, облитая лунным светом июньская
ночь; тишина стояла кругом непробудная; не только люди притаились, но и вся природа
как бы застыла в волшебном оцепенении.
В бараньем
загоне все спало. Овцы, понурив головы, дремали около изгороди. Баран лежал одиноко
по середке загона. Вдруг он быстро и тревожно вскочил. Выпрямил ноги, вытянул
шею, поднял голову кверху и всем телом дрогнул. В этом выжидающем положении, как
бы прислушиваясь и всматриваясь, простоял он несколько минут, и затем сильное,
потрясающее блеянье вырвалось из его груди...
Заслышав эти торжественно-агонизирующие звуки, овцы в испуге повскакали с своих
мест и шарахнулись в сторону. Сторожевой пес тоже проснулся и с лаем бросился
приводить в порядок всполошившееся стадо. Но баран уже не обращал внимания на
происшедший переполох: он весь ушел в созерцание.
Перед тускнеющим его взором воочию развернулась сладостная тайна его снов...
Еще минута - и он дрогнул в последний раз. За сим
ноги сами собой подогнулись под ним, и он мертвый рухнул на землю.
Иван Созонтыч был очень смертью его огорчен.
- И что за причина такая? - сетовал он вслух: - все был баран как
баран, и вдруг словно его осетило... Никита! ты пятьдесят лет в овчарах состоишь,
стало быть, должен дурью эту породу знать: скажи, отчего над ним такая беда стряслась?
- Стало быть, "вольного барана" во сне увидел, - ответил
Никита: - увидать-то во сне увидал, а сообразить настоящим манером не мог... Вот
он сначала затосковал, а со временем и издох. Все равно, как из нашего брата бывает...
Но Иван Созонтыч от дальнейшего объяснения уклонился.
- Сие да послужит нам уроком! - похвалил он Никиту:
- в другом месте из этого барана, может быть, козел бы вышел, а по нашему месту
такое правило: ежели ты баран, так и оставайся бараном без дальних затей. И хозяину
будет хорошо, и тебе хорошо, и государству приятно. И всего у тебя будет довольно:
и травы, и сена, и месятки. И овцы к тебе будут ласковы... Так ли, Никита?
- Это так точно, Иван Созонтыч! - отозвался Никита.
* * *
Взято в библиотечке Школы Магии сайта realmagic.ru
опубликование электронной версии только с согласия иерархов Школы